Похищенная - Страница 45

После того как Выродок застрелил утку, какая-то часть меня умерла и на ее месте осталась черная дыра. Через эту дыру просунул свою зловещую руку ужас, который ухватил мое сердце и внутренности. В течение следующих нескольких дней, стоило мне увидеть, как он берет мою дочь на руки, рассматривает ее или, черт возьми, просто проходит мимо ее корзинки, рука эта сжималась все сильнее.

Однажды утром она заворочалась у себя в кроватке, и я уже готова была взять ее на руки, но он опередил меня. Из свертка у него в руках раздавался слабый крик: когда он начал качать ее, она была завернута в простыню. Он поднес ее вплотную к своему лицу и сказал:

— Прекрати.

Я затаила дыхание, но она тут же замолчала, а он гордо улыбнулся. Я понимала, что успокоило ее покачивание, а не его слова, но я не самоубийца, чтобы сказать ему об этом напрямую.

— Она хорошо слушается, — сказал он. — Но в таком возрасте мозг у них, как губка, и может быть легко отравлен обществом. Это хорошо, что она здесь. Тут она узнает настоящие ценности, ценности, которые вложу в нее я. Но самое главное, что здесь она научится уважению.

Черт, ну как мне относиться ко всему этому?

— Знаете, иногда дети… они проверяют границы дозволенного, и она может не понимать того… чему вы ее учите. Но это вовсе не означает, что она плохая или что она не уважает вас, просто все дети так поступают.

— Нет, это не дети так поступают, это родители позволяют им так поступать.

Казалось, он не был рассержен этим разговором, поэтому я сказала:

— А может, это и хорошо, если у ребенка есть любопытство и тяга к экспериментам? Вы рассказывали мне, что женщины, которых вы знали раньше, всегда принимали неправильные решения в отношении мужчин и их карьеры, но, возможно, они просто бунтовали, потому что им запрещали думать самостоятельно, когда они были моложе.

Все еще спокойным голосом он сказал:

— Именно так поступала твоя мать? Воспитывала тебя, чтобы ты стала свободомыслящей?

Конечно, я была свободна думать только так, как она.

— Нет, но как раз поэтому я и хочу, чтобы у моей дочери жизнь была лучше. Вы ведь тоже хотите, чтобы вашему ребенку жилось лучше, чем вам?

Он резко перестал качать ее.

— На что ты намекаешь?

Вот черт!

— Ни на что. Я просто подумала, что у вас могут быть какие-то ожидания, которые не…

— Ожидания? Да, Энни, ожидания у меня есть. Я ожидаю, что моя дочь будет уважать своего отца. Я ожидаю, что моя дочь, когда вырастет, станет настоящей леди — а не какой-нибудь шлюхой, раздвигающей ноги перед каждым встречным мужчиной. Я не думаю, что это так уж много, не правда ли? Или ты собираешься воспитать из моей дочери шлюху?

— Я совсем не это хотела сказать…

— А ты знаешь, что случается с девочками, которые растут, считая, что они могут делать все, что вздумается? Я некоторое время работал в лагере лесорубов. — Выродок был лесорубом? — И там была одна женщина, пилот вертолета. Она рассказывала нам, что отец сказал ей, что она может стать тем, кем захочет. Он был дураком. Когда я встретился с ней, ее как раз бросил приятель — один идиот лесоруб из нашего лагеря.

Похоже, он был невысокого мнения о лесорубах, так что, наверное, работал он там бригадиром или сидел в конторе.

— В течение шести месяцев я слушал ее россказни об этом неандертальце и подставлял плечо, чтобы она выплакала в него свои патетические слезы. Она начала говорить мне, что хотела бы наконец встретить хорошего парня, поэтому я пригласил ее на свидание, но она сказала, что не готова к этому. Я ждал. И вот однажды она сказала мне, что хочет пойти на прогулку. Одна. Но я увидел, как через несколько минут он тоже вышел из лагеря, и последовал за ними.

Он качал девочку все быстрее и быстрее, и она начала хныкать.

— Они валялись в лесу на одеяле, и она позволяла этому мужчине, которого презирала, мужчине, который бросил ее, как мусор на помойке, делать с ней все эти вещи. Поэтому я подождал, пока он уйдет, и попытался поговорить с ней, попытался объяснить, что он всего лишь хочет еще раз причинить ей боль, но она ответила, чтобы я не вмешивался не в свое дело, развернулась и пошла от меня. Просто взяла и пошла от меня! После всего, что я сделал, пытаясь уберечь ее, она теперь собиралась снова вернуться к этому человеку. Я должен был спасти ее. Она не оставила мне выбора. — Его руки, державшие ребенка, напряглись.

Я шагнула к нему с протянутыми руками.

— Вы делаете ей больно.

— Это она делает мне больно.

Девочка громко заплакала. Голова его дернулась, и, опустив глаза, он удивленно посмотрел на нее, словно не понимая, как она здесь очутилась. Он быстро, едва не уронив, сунул ее мне в руки и направился к выходу. В дверях он остановился и, упершись руками в притолоку, бросил через плечо:

— Если она превратится в одну из них… — Он покачал головой. — Я не могу этого допустить.

Он вышел, хлопнув дверью и оставив меня успокаивать ребенка. Мне оставалось только сожалеть, что я не могу позволить себе сорваться и зареветь во весь голос.

Он вернулся примерно через час и с безоблачным лицом направился к детской корзинке.

— Я думаю, если ты посмотришь, от чего я уберег ее, Энни, — от болезней, наркотиков, распоясавшихся педофилов, — а потом спросишь себя, действительно ли ты хочешь того, что будет лучше твоей дочери, или все-таки того, что будет лучше для тебя… — Он склонился над ребенком и улыбнулся ему. — Ты поймешь, что пришло время поставить ее жизнь выше своей. — Он повернул голову в мою сторону, и улыбка его исчезла, а глаза стали жесткими. — Ты сможешь сделать это, Энни?